Четвертая симфония до мажор первоначально создавалась Сергеем Прокофьевым в 1929 году, но в 1947 получила новую редакцию. Связь со сценическими произведениями композитора роднит ее с Третьей симфонией, которая написана на основе музыки из оперы «Огненный ангел». Сочиняя балет «Блудный сын», Прокофьев решил трансформировать многие темы из него в симфоническое произведение. Так родилась первая часть Четвертой симфонии, целиком созданная из «балетного» материала; остальные части тоже так или иначе связаны с «Блудным сыном», хотя и не имеют прямых цитат. Вторая редакция симфонии – результат переосмысления Прокофьевым своего творческого стиля в сторону смягчения, «округления» замысловатых геометрических фигур поры молодости. Созданная уже после Шестой симфонии, она насыщена менее диссонирующей гармонией, убраны и некоторые резкие эффекты в оркестровке. Но и в переработанном виде здесь продолжает биться пульс прокофьевского до мажора, всегда несущего огромный заряд бодрости и жизнелюбия.
Дарья Варуль
Через три года после отъезда за границу (в гастрольное турне, которое продлилось ни много, ни мало пятнадцать лет) тридцатилетний Сергей Прокофьев реализовал свой давнишний замысел – написать «очень пассажистый» фортепианный концерт, ставший его третьим произведением в этом жанре. Получив «отвратительную», по словам самого автора, оценку американской прессы, концерт, тем не менее, очень скоро стал одним из известнейших сочинений Прокофьева и коронным номером его многих концертных выступлений. Возможно, причина огромной популярности именно Третьего фортепианного концерта (1917–1921), кроется в том, что произведение было написано на пике творческого пути и совместило в себе «еще не остывший пыл юношеского темперамента... с наступающей зрелостью и мудростью» (Борис Асафьев). Стремительный поток проносящихся перед слушателем контрастных тем – напористых и задорных, искрящихся энергией и озорством, сочных и выпуклых до осязаемости – образует классически стройную композицию из трех идеально выстроенных по форме частей. Сторонник «новой простоты» в музыке, Прокофьев умудряется изложить все свои музыкальные выдумки с невероятным изяществом и лаконизмом: в концерте нет длиннот, общих мест, предсказуемых повторов, каждая музыкальная мысль словно помечена знаком Nota bene и заставляет с неустанным интересом внимать поворотам неисчерпаемой фантазии композитора.
Марина Иовлева
Четвертый фортепианный концерт Сергея Прокофьева, предназначенный для левой руки, написан по заказу пианиста Пауля Витгенштейна, потерявшего правую руку на Первой мировой войне. Витгенштейн продолжил карьеру, играя одной рукой, и специально для него композиторы создали целый ряд сочинений, из которых самым известным стал Второй концерт Мориса Равеля. Однако, познакомившись с концертом Прокофьева, Витгенштейн не стал его играть, сославшись на то, что музыка слишком сложна для его понимания. При жизни композитора концерт так и не прозвучал. Необычна структура произведения: две короткие подвижные части в духе «вечного движения», построенные на одном материале, обрамляют две средних, написанных в умеренном темпе и напоминающих о балетной музыке Прокофьева.
Пятый - последний - фортепианный концерт Прокофьев создал незадолго до возвращения из-за границы. Подобно Четвертому концерту, это сочинение весьма лаконично по масштабу: пять его частей вместе длятся около 25 минут. Калейдоскопическая смена настроений придает концерту черты сюиты. В нечетных частях, и особенно в центральной короткой токкате, проявляют себя ударность и динамизм, столь характерные для фортепианного стиля Прокофьева. Вторая часть написана в духе любимого композитором жанра гавота. Лирический центр произведения – четвертая часть, самая продолжительная в цикле, которую сменяет виртуозный финал.
«Богатырская симфония наших дней» – так дружно, не сговариваясь, называли Пятую симфонию Прокофьева писавшие о ней после премьеры. Симфония, созданию которой Прокофьев посвятил летние месяцы 1944 года, стала одной из «спутниц» «Войны и мира» – грандиозной оперной эпопеи по роману Льва Толстого. 13 января 1945 года Пятая симфония впервые прозвучала в Москве в авторском концерте Прокофьева. «Пятая симфония является для меня завершением большого периода творческой жизни, – писал композитор. – Я задумал ее как симфонию величия человеческого духа».
«Никогда не забуду первое исполнение Пятой симфонии в 1945 году, накануне Победы… – вспоминал Святослав Рихтер. – Это было последнее выступление Прокофьева как дирижера. Я сидел близко – в третьем или четвертом ряду. Большой зал был, наверное, освещен как обычно, но когда Прокофьев встал, казалось, свет лился прямо на него и откуда-то сверху. Он стоял как монумент на пьедестале. И вот, когда Прокофьев встал за пульт и воцарилась тишина, вдруг загремели артиллерийские залпы. Палочка его была уже поднята. Он ждал, и пока пушки не умолкли, он не начинал. Что-то было в этом очень значительное, символическое. Пришел какой-то общий для всех рубеж... и для Прокофьева тоже. Пятая симфония передает его полную внутреннюю зрелость и его взгляд назад. Он оглядывается с высоты на свою жизнь и на все, что было. В этом есть что-то олимпийское... В Пятой симфонии он встает во всю величину своего гения. Вместе с тем там время и история, война, патриотизм, победа... Победа вообще и победа Прокофьева. Тут уж он победил окончательно. Он и раньше всегда побеждал, но тут, как художник, он победил навсегда».
Страна салютовала Победе – повторим вслед за Рихтером – победе в войне и победе Сергея Прокофьева. В июне 1945 года симфонию исполнил оркестр Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского. В том же году симфония прозвучала в Париже в концерте Роже Дезормьера и в Нью-Йорке – Бостонским оркестром дирижировал Сергей Кусевицкий.
«С нетерпением ожидавшаяся Пятая симфония Прокофьева, – писал журнал Musical America, – разразилась, подобно разрыву бомбы, над музыкальным горизонтом Нью-Йорка». Невольно напрашивалось сопоставление Седьмой Шостаковича и Пятой Прокофьева – «симфонии борьбы и грядущей победы» и «симфонии победного торжества». Со времен «Богатырской» симфонии Бородина не являлось в русской музыке произведения такого же исполинского размаха и силы.
Могучий, поистине богатырский зачин симфонии, величавый и светоносный лиризм первой части создают образ непреоборимой силы. Ему противостоит переменчивая скерцозная атмосфера второй части: лукавый и поначалу беззаботный юмор оборачивается то злым плясом, то гротеском. Пестрый карнавальный хоровод ненадолго оттеняется пасторальной идиллией среднего эпизода скерцо. Рембрандтовской светотенью отмечено и Adagio с его сумрачной, возвышенной речитацией крайних разделов и горестной, пронзающей острым трагизмом серединой. Финал – праздничный, ликующий, дышащий подлинно народным «площадным» весельем – венчает одно из самых совершенных по форме и мелодически щедрых созданий Прокофьева.
Иосиф Райскин