Римский-Корсаков. Лало. Рихард Штраус. Равель

«Испанская симфония» Эдуара Лало – ровесница «Кармен» Бизе. Она была написана в 1874 году и впервые исполнена прославленным испанским скрипачом Пабло Сарасате в 1875-м. То были времена, когда лучшую музыку об Испании писали французские и русские композиторы, а сама страна за Пиренеями предпочитала загадочно молчать. В Париже были доступны лишь редкие сборники испанских песен да концертные пьесы странствующих виртуозов. Лало шел уже шестой десяток, когда его наконец-то настигла композиторская слава. Национальный колорит был как никогда в моде. «Испанская симфония», «Норвежская фантазия», «Русский концерт» и сюиты из ориентального балета «Намуна» были с воодушевлением приняты парижанами – а значит, и остальным прогрессивным человечеством. Грубоватая, но энергичная музыка Лало, однако, пережила кратковременную моду и осталась в мировом репертуаре. И на первом месте по праву стоит монументальный скрипичный концерт в пяти частях (Allegro non troppo, Скерцандо в характере сегидильи, Интермеццо, Andante и Рондо), который автор назвал симфонией. Причина, вероятно, не только в масштабах произведения, но и в том, что Скрипичный концерт для Пабло Сарасате Лало сочинил всего годом раньше, и между этими сочинениями очень мало общего.

После премьеры симфонической поэмы «Дон Жуан» 25-летний веймарский капельмейстер Рихард Штраус проснулся ведущим композитором Германии, достойным наследником Вагнера и Листа. Правда, покровительствовавшая ему Козима Вагнер (вдова одного гения и дочь другого), не одобрила легкомыслия темы и ее воплощения. Но это ничего не меняет: Штраус сумел продолжить традицию симфонических поэм Листа и мастерски совладать с огромным романтическим оркестром Вагнера. Кроме того, в его музыке слышны легкие отзвуки картины в гроте Венеры из «Тангейзера».
Считается, что источником сюжета для Рихарда Штрауса стали стихи меланхолика и певца «мировой скорби» Николауса Ленау.
В 1844  году Ленау начал писать своего «Дон Жуана», будучи безнадежно и безответно влюблен в жену друга. В том же  году он был помещен в лечебницу для душевнобольных, где и окончил свои дни, а от его последнего произведения сохранился лишь отрывок. «Последний романтик» Рихард Штраус всегда относился к романтическим излишествам с некоторой долей иронии. Может быть, упоминание Ленау – лишь шутка. Ведь в озорной поэме молодого композитора жизненная энергия бьет через край. Его музыка блестяща, легка, и чувство меры еще не изменяет Штраусу, как это иногда случалось позднее.
Анна Булычева

«В 1928 году, по просьбе г-жи Иды Рубинштейн я сочинил «Болеро» для оркестра. Это танец в очень умеренном темпе, совершенно неизменный как мелодически, так гармонически и ритмически, причем ритм непрерывно отбивается барабаном. Единственный элемент разнообразия вносится оркестровым крещендо» – писал Равель двадцать лет спустя в «Автобиографических заметках».
Валентин Серов, автор известнейшего портрета Иды Рубинштейн, под впечатлением от ее ролей Клеопатры и Шехеразады в спектаклях дягилевской труппы говорил, что «сами Египет и Ассирия каким-то чудом воскресли в этой необычайной женщине». Она и на этот раз покорила зрителей, разделив, разумеется, успех с композитором и автором декорации Александром Бенуа. Очевидец рассказывает о премьере, прошедшей 28 ноября 1928 года в Парижской опере: «Слабо освещенная комната в испанской таверне; вдоль стен, в темноте, за столами беседуют гуляки; посреди комнаты большой стол, на нем танцовщица начинает танец… Гуляки не обращают на нее внимания, но понемногу начинают прислушиваться, оживляются. Постепенно их захватывает наваждение ритма; они поднимаются, приближаются к столу; потрясенные они окружают танцовщицу, которая с триумфом заканчивает выступление…» Равель не случайно полагал, что в этом «благополучном» сценарии должно быть место для трагедии: эпизод тайной любви девушки и тореадора, которого закалывает соперник. Музыка давала для этого веские основания. Один из друзей композитора А. Сюарес писал в годовщину смерти Равеля: «Наваждение ритма и мелодики, явно выраженное нежелание варьировать тему… настойчивое, словно в галлюцинации, повторение одной и той же музыкальной фразы, мрачное неистовство музыки – все это, на мой взгляд, превращает знаменитую пьесу в нечто вроде "Пляски смерти"».
Иосиф Райскин