О том, как юношеский максимализм может помочь в покорении неисполнимой музыки, о научных интересах и буднях университетского органиста, рассказывает Кевин Бойер – британский органист, участник нынешнего фестиваля. Его концерт состоится 2 ноября.
– Вы победитель пяти международных органных конкурсов. Какие из них, на ваш взгляд, сегодня можно считать самыми репрезентативными?
– Об этом сложно сейчас говорить. Сколько конкурсов – столько и лауреатов. Самое важное на любом состязании – возможность обзавестись новыми друзьями и контактами. Конечно, победа всегда приятна, но для успешной концертной карьеры эти свидетельства вторичны. Харизма, энергия и музыкальность – вот что раздвигает горизонты. Утверждая это, я все же думаю, что наибольшим вниманием и уважением пользуются старейшие конкурсы – в британском Сент-Олбансе и французском Шартре.
– У вас репутация феноменального виртуоза. Какое самое сложное произведение вам доводилось исполнять?
– Вторая органная симфония Кайхосру Сорабджи (1892–1988, английский композитор, пианист, музыкальный критик; потомок выходцев из Индии – Прим. ред.), исполнение которой длится около восьми часов. Это чистое звучание, весь же концерт с учетом двух антрактов занимает девять с половиной. Конечно, такие размеры ставят препоны, но это не единственная сложность. Музыкальная ткань сочинения крайне насыщена, ритм и фактура чрезвычайно сложны. К тому же композитор оставил совсем немного рекомендаций для регистровки – исполнителю приходится самому оркестровать сочинение. Безусловно, такое встречается и в других произведениях, например Commotio, которое я буду играть на концерте, но у Сорабджи поиск звучания, отвечающего логике музыке, охватывает большой временной отрезок. Процесс, который органисты называют регистровкой, занимает не менее пяти полных дней – с девяти утра до семи вечера. График Концертного зала Мариинского весьма плотный, поэтому, если бы и была возможность организовать здесь его исполнение, репетиции и регистровка отняли бы недели три, учитывая, что репетировать приходилось бы урывками. Добавьте к этому репетиции музыканта на своем инструменте, которые тоже растягиваются на долгие месяцы. Так что это произведение непросто включить в программу.
– Когда вы открыли для себя музыку Сорабджи? Чем она привлекла вас?
– В октябре 1979 года. Я очень хорошо помню, как стоя у стеллажей музыкальной библиотеки Королевской академии музыки, вдруг заметил огромное нотное издание на верхней полке справа. Это была Органная симфония Сорабджи – Первая, конечно же! – вышедшая в издательстве Curwen в 1925 году. Страстная натура и юношеское желание достижения недостижимого подогрели мое желание исполнить это сочинение, считавшееся до того неисполнимым. Сделать это, однако, удалось лишь в 1987 году. Позже в рамках диссертации я подготовил к изданию полное собрание сочинений Сорабджи для органа соло. Оно было издано на 800 крупноформатных нотных листах с объемным предисловием и полным научным комментарием.
– Насколько знакомство с Мариинским органом повлияло на выбор произведений, которые вы играете в Концертном зале в этот приезд?
– У органа Концертного зала, как я помню из прошлых выступлений, звук обладает графической четкостью, ясностью. Поэтому я выбрал для концерта фантазию Рейнкена и концерт Вивальди/Баха. Оба произведения должны прозвучать превосходно. В этом году отмечается 150-летие Карла Нильсена – уместным будет и исполнение Commotio. Качества инструмента подталкивают к выбору подобных произведений: у него богатая звуковая палитра, на нем можно делать плавные динамические переходы.
– Вами записано огромное количество дисков. Вы записываете их на разных органах? Не хотелось бы вам записать что-то и на нашем инструменте?
– Мои первые записи появились в 1986 году, и с тех пор я уже потерял счет своим дискам. Конечно, было бы замечательно записаться на органе Мариинского театра. У каждого инструмента свой характер, поэтому не всегда просто определить его сильные и слабые стороны – особенно у такого прекрасного и надежного органа, как этот. В числе сильных сторон я всегда выделяю наличие двух пультов – одного с механическим управлением, а другого с электрическим. Это позволяет исполнителю значительно расширить репертуар. Если пульт находится на сцене, рядом с публикой, – это тоже огромный плюс. О качествах звука я уже говорил ранее. Единственный звук, которого не хватает в этом органе и который бы что-то привнес – 32-футовый педальный язычковый регистр. Хотя понятно, что его трубы занимают очень много места – и, возможно, в Концертном зале они бы не поместились. Он добавил бы звуку весомости и «страха».
– В Петербурге впервые прозвучит «Мнемоническая сюита» Давида Абрахама Лиддла. Почему вы решили включить в программу это сочинение?
– Давид и сам органист, поэтому для инструмента пишет очень удобно. Эта музыка требует энергии и «высекания искр», а благодаря чистому звуку Мариинского органа, не теряющего своих качеств даже в самых мощных по динамике местах, этого можно достичь. Кроме того, в лаконичной форме каждой из восьми частей сюиты можно показать все богатство регистровых тембров. Музыкальный язык цикла во многом близок позднему Марселю Дюпре. Временами тональность кажется вытесненной, но тональный центр при этом всегда ощутим. Образы сюиты многолики – от таинственных и мистических до взволнованных.
– Какие обязанности есть у штатного органиста Университета Глазго?
– Я аккомпанирую прекрасному хору, отвечаю за организацию органных фестивалей, выступаю на выпускных вечерах и присматриваю за состоянием органов. Время от времени читаю лекции – в основном студентам отделения композиции, веду и класс органа. В часовне Университета часто проводятся свадьбы – около 150 в год, и я играю на многих из них. Предлагаю жениху и невесте выбрать любую музыку, поэтому часто исполняю поп- и рок-композиции, блюз, музыку из фильмов и спектаклей. В этом году уже трижды играл тему из «Парка юрского периода», под нее молодожены выходили из храма!
| user_name | | Выход |
