Интервью с Еленой Матусовской, заслуженной артисткой Российской Федерации, концертмейстером Мариинского театра, которая вместе со своими любимыми учениками выйдет на сцену Концертного зала 27 марта.
– Елена Константиновна, у Вас знаменитая фамилия – Вы родственница поэта Матусовского, автора «На безымянной высоте», «Подмосковных вечеров», «Сиреневого тумана»?
– Нет, однофамилица, но его дочь Елена была моей тезкой. Были даже курьезы – она была искусствоведом, и когда опубликовала одну из своих статей, многие знакомые начали поздравлять меня. Лично знакома с Матусовским я не была, но говорят, что он видел афиши с моими концертами и интересовался, кто я.
– Как Вы пришли в мир музыки? Музыкантом был кто-то из членов семьи? Или Вас отдали в музыкальную школу и так как-то все сложилось?
– Мой отец три года учился в консерватории и, хотя в итоге он окончил Политехнический, страстно любил музыку. Бывало, придя с работы, он прямо в пальто и шляпе шел к роялю. С самого раннего детства, мне еще и года не было, я слышала прекрасную музыку: инвенции Баха, мазурки Шопена, Моцарта. В сущности, у меня не было альтернативы. Отец погиб в блокаду, а когда окончилась война, я хотела стать врачом. Мама сказала мне, что я должна стать музыкантом: «Это завет отца».
– Музыкальное образование тех лет, когда учились Вы, и современное – каковы они в сравнении, что Вы наблюдаете сегодня, может, по работе с певцами?
– Да, ко мне в класс приходят певцы, но если в те времена вокалисты считались чуть ли не дураками, то сейчас другое поколение, приходят уже профессионалы. А что касается моего обучения профессии, то мне повезло, у меня был замечательный педагог Натан Ефимович Перельман. Что я умею – это все его, то, чему учил он – прикосновение к инструменту, фантазия, глубина. При этом он всегда призывал к простоте, «не навешивать бантиков». А его афоризмы, звучавшие в классе, стали знамениты и превратились в книгу – «В классе рояля». Не могу не вспомнить второго своего учителя, Бориса Орликовича Нахутина, работавшего со всеми знаменитыми певцами.
– Вы никогда не жалели, что стали концертмейстером, а не концертирующей пианисткой?
– Никогда. Я очень люблю свою работу, действительно люблю ее, и потому считаю себя счастливым человеком. Я работаю более полувека, и мне никогда не бывает скучно, когда я прихожу в класс. Каждый урок с человеком – это что-то новое. Я очень люблю свой класс № 314. Эти стены помнят таких певцов, кого они только не слышали! Здесь есть определенная аура, да и просто, когда выглянешь в окно на Крюков канал – как хорошо!
Я еще не жалею о выборе профессии и потому, что в ней сошлись две линии – камерная музыка, которую я очень люблю, много было концертов с замечательными певцами (а какие программы были!), и опера – но там другие масштабы, другая подача звука. Я считаю себя коучем, а это больше, чем концертмейстер, и потому позволяю себе вмешиваться в какие-то вещи. Я вообще считаю, что пение – это мистика. Великие певцы писали книги об искусстве вокала, и сейчас пишут, но передать ничего нельзя, можно только показать.
– Мне встречалось среди музыкантов мнение, что по тому, как человек поет или играет, можно судить и о том, какой он человек, а не только исполнитель. Что думаете Вы, насколько тесно связана личность человека и качество исполнения произведения?
– Я считаю, что связано, причем самым тесным образом. Но это касается не оперы, а камерной музыки. Исполнитель транслирует музыку, и от того, как он ее воспринимает, как к ней относится, проявляются и его личностные качества. Я считаю, что пианист, аккомпаниатор – равноправный участник процесса, об этом писал, к примеру, Джеральд Мур в своих воспоминаниях. Шуман написал свой цикл «Любовь поэта» разве только для голоса? Мне кажется, он больше для фортепиано. Что касается моих коллег оперных концертмейстеров, то я считаю, что они подвижники, поскольку на их плечах вся работа с певцом, иной раз до момента оркестровой репетиции.
– Вы переиграли невероятное количество музыки, но расскажите лично о Ваших вкусовых пристрастиях, из серии «нравится-не нравится». Любимая опера, любимый вокальный цикл?
– Хорошо воспринимаю композиторов до Малера включительно, очень люблю немецкую музыку. Люблю русский романс. Что касается Чайковского, то совершенно непонятно, как его играть – надо, чтобы было просто, но глубоко, выразительно. Он вообще такой композитор, что шаг в сторону – и исполнение превращается или в формализм или, простите, в пошлость. Так что приходится размышлять. Чайковский – симфонист, поэтому свою фортепианную партию приходится мысленно оркестровать.
Наверно, я старомодна. Надо любить Вагнера, а я его не люблю. Что касается современной музыки, то, как поется в романсе: « Но грустно мне, душа молчит», воспринимаю ее умозрительно.
– Я знаю, что Ваша любовь распространяется не только на музыку – Вы очень любите животных.
– Я обожаю всех животных и страдаю от того, что с ними происходит. У меня были животные: замечательный попугай, который читал монологи, две собачки. Я не могу видеть бродячих собак, кошек, как убивают дельфинов. Это просто страдание души и ничего более. Если бы я могла, то построила громадный приют и всех животных содержала, себе брала. Сейчас я не имею права брать их, к сожалению. У Цвейга есть роман «Нетерпение сердца», и именно нетерпением сердца я могу назвать свое к ним отношение.
Беседовал Аркадий Румянцев
| user_name | | Выход |
