Драгоценности

«Драгоценности» – один из самых любимых в России балетов Баланчина. В Мариинском театре он давно уже стал визитной карточкой этого хореографа, а в мире – визитной карточкой самого Мариинского театра. Что неудивительно: ведь кульминацией балета становится близкая нашим артистам тема русской классической школы, из недр которой вышел и американец Баланчин, величайший хореограф ХХ века.
Как мы знаем, Джордж Баланчин, он же Георгий Мелитонович Баланчивадзе, родился в Петербурге, учился в знаменитом Театральном училище (ныне Академия русского балета имени А.Я. Вагановой), работал в Мариинском театре – и только в 1924 году уехал за границу, где сперва был «Русский балет» Дягилева, а потом – tabula rasa «безбалетной» тогда Америки. Гражданин мира, он легко входил в новые культурные пространства, но школу свою чрезвычайно ценил, и именно сплав этой классической школы со свободным и модернистским мышлением лег в основу его творчества. И «Драгоценности» – одна из точек пересечения его наследия с русской школой.
Вместе с тем для самого Баланчина этот балет не совсем обычен. Во-первых, он слишком конкретен. Не сюжет, нет (Баланчин, конечно, и здесь остается апологетом бессюжетного балета, чистого танца), не сюжет, хотя вполне материальные образы лежат в его основе. В 1967 году Баланчин, который уже тридцать лет последовательно подводил публику к восприятию чистого танца, доведенного до той степени условности, какая есть лишь у музыки, ставит балет про драгоценные камни, в духе самых архаичных аллегорий! И еще рассказывает трогательную историю о том, как Натан Мильшейн, его приятель и великий скрипач, познакомил его, Баланчина, с ювелиром Клодом Арпельсом, и как он, Баланчин, восхитился его коллекцией «потрясающих камней», и как решил непременно поставить балет «про камни» (точнее, балет в костюмах, украшенных изумрудами, рубинами и бриллиантами, на музыку Форе, Стравинского и Чайковского). И невинно добавляет: «Я ведь грузин, я люблю красоту!» Ну, а в словах про то, что от мысли о четвертой части (сапфиры и Шёнберг) он отказался лишь потому, что «цвет сапфиров трудно воспроизвести на сцене», лукавую улыбку Баланчину уже не скрыть. Он обожал такие маленькие мистификации и этот легкомысленный тон, которым намеренно опрощал суть своих блистательных сочинений – потому, вероятно, что вообще не считал нужным выражать ее в слове. Но полагалось писать комментарий – и вот он то сравнивал работу хореографа с искусством шеф-повара, то придавал обязательному synopsis (краткому содержанию) своих балетов нарочито наивную интонацию. Например, писал вот так: «Затем идет вариация солистки на легкую, приподнятую музыку. За ней следует танец другой солистки». Или вот так: «Просто мы со Стравинским решили использовать эту музыку, приспособив ее для ведущей пары танцовщиков, солистки и кордебалета девушек и юношей».
На самом деле все эти камни, и этот цвет, и связанная с ними символика подтолкнули Баланчина к созданию сложнейшего по форме и легчайшего по ощущению виртуозного опуса. «Драгоценности» состоят из трех частей: изумруды – зеленая, рубины – красная и бриллианты – белая. Баланчин здесь, как никогда, упоен возможностями трехчастной формы: три части на музыку трех более чем разных композиторов автономны настолько, что их нередко дают как отдельные балеты, и в то же время они так объединены общим замыслом, что подлинный объем получают только в целостном варианте. Даже костюмы – длинные тюники романтизма в «Изумрудах», коротенькие юбочки «Рубинов» и классические пачки «Бриллиантов», сведенные вместе, обнажают множество смысловых слоев: три культуры, три балетных эпохи, три облика и три типа балерины.
Про «Изумруды» Баланчин написал, что если эта часть что-либо изображает, то это могут быть его воспоминания о Франции: «Франции элегантности, комфорта, моды и духов»… Однако никакого комфорта и моды там нет, а есть нежная танцевальная ткань, танцевальные отклики на неясные зовы музыки Форе и, между прочим, реминисценции из русских классических балетов. Как знать, может, здесь преломился образ самой его парижской юности, еще переполненной русской и детской памятью? Хотя с дерзким молодым Баланчиным скорее ассоциируются «Рубины».
«Рубины», вторая часть, выглядят энергичным контрастом первой. Они поставлены остро, весело, артистично, с пикантной нотой иронии. Баланчин здесь вступает, как в азартную игру, в диалог и веселое соперничество со Стравинским: собственно, эта пикировка хореографии с музыкой и есть внутренний сюжет «Рубинов». Но и конкретная образность тут тоже есть: хоть Баланчин и уверяет, что вовсе не имел в виду образ Америки, конечно, он тут читается довольно явно –Америки джазовой, спортивной, и жизнелюбивой.
«Бриллианты» же – это, конечно, русская часть, и дело здесь не только в Чайковском. Это царственный образ петербургского академического балета, это образ венца, вершины – и одновременно полный восхищения и поклонения его портрет, созданный тем, кто давно уже стал великим американцем. Инна Скляревская

Постановка балета Джорджа Баланчина «Драгоценности» подготовлена в сотрудничестве с Фондом Джорджа Баланчина и выполнена в соответствии со стандартами стиля и техники Баланчина (Balanchine Style^® and Balanchine Technique^®), установленными и предоставленными Фондом Баланчина
Мариинский театр благодарит госпожу Беттину фон Сименс за постоянную поддержку в реализации проекта «Балеты Баланчина в Мариинском»