|
Джорджо Барберио Корсетти | |
В опере три основные сюжетные линии: любовный треугольник Дон Карлос – Филипп – Елизавета (а возможно, и квадрат с принцессой Эболи), политический конфликт и, наконец, религиозный конфликт. Какая из этих линий важнее для вас?
Первое мое впечатление от этой оперы – темнота... Это очень темная опера, и все три страсти (а я воспринимаю их именно как страсти) осложняют отношения между героями. Елизавета, которая должна была стать женой Карлоса, внезапно становится его мачехой – происходит нечто вроде инцеста.
С другой стороны, отношения отца с сыном сами по себе сложны: Филипп подавляет Карлоса, которому приходится отстаивать свою независимость.
Также в опере присутствует дружба – как особый вид любви. Тема отношений между Родриго и Карлосом очень важна.
Карлос находится в подавленном состоянии. Осмелившись поднять глаза, он сразу находит свою любовь. Потом смотрит вокруг – и видит порабощенных фламандцев, о свободе которых мечтает Родриго. Их свобода становится его единственной надеждой, ведь она означает свободу от отца, его королевской власти. И это странно: ведь Карлос – дофин, он должен стать королем после Филиппа. Он монарх, не желающий быть монархом.
Политическая линия в опере совершенно кошмарна: в ней смешались борьба за свободу фламандцев, сложные взаимоотношения внутри королевской семьи и религия, которая здесь тоже выступает как угнетающая сила. Даже день коронации превращается в горестный день из-за сожжения еретиков. В определенный момент народный праздник становится страшным событием со смертями и пленниками. Конец оперы очень загадочный: посреди полной тьмы возникает призрак короля Карла V, который говорит об эпохе, когда власть разрушается, а вечность остается – tempus fugit, aeternitas manet.
Это опера с открытым финалом…
Да, это открытый финал, финал без финала. Мы не знаем, что с стало с Карлосом: он умер, убит или просто исчез. Мы не знаем, куда уводит его призрак короля, но воспринимаем это как должное. Именно так Верди показывает нам этот исторический кошмар. Я не пытаюсь рассказать историю о том, что на самом деле произошло. Я рассказываю о том, как я чувствую историю, и это интересно, потому что у меня есть свобода интерпретации, я могу играть с персонажами, менять их взаимоотношения, ставить в те или иные ситуации…
В частности, именно поэтому я решил одеть героев в исторические костюмы. Они не буквально исторические, но отвечают духу времени, в котором происходит действие оперы Верди.
Я заметила, что костюмы в спектакле роскошны и исторически выверены, а декорации, напротив, крайне лаконичны и символичны. Они очень компактны и не создают антураж эпохи.
Да, это не историческое полотно – а некий знак, намек, мечта об опере. Я не хотел создавать исторических реконструкций, поэтому, например, лес Фонтенбло стал темным, растяжимым, нереальным миром, постоянное движение которого сопровождает действия персонажей. Тьма движется вместе с ними. На многих портретах конца XVI века задний план полностью черный. Там может быть несколько драпировок, немного ткани – все в темных тонах. Это объясняется тем, что художник в тот период помещал изображение не в конкретное время, а в вечность, вне всякого временного контекста. Именно такой черный цвет мы использовали вначале. Мне нравится, что в созданном нами сценическом пространстве актеры могут передвигаться вниз и с заднего плана на первый – таким образом можно показать взаимоотношения сильного и слабого или любые другие взаимоотношения между героями. Я решил, что костюмы не будут отражать церковную иерархию: епископ, архиепископ, кардинал... Будут просто монахи, которые в определенный момент превратятся в чудовищ.
Страшные лица, страшные голоса...
Почти Иероним Босх. Для Верди в этой опере религия и церковь становятся ночным кошмаром – со слепым Великим Инквизитором, который сам является воплощением тьмы. Его слепота – слепота человека, не желающего видеть мир таким, какой он есть. В Петербурге образ Великого Инквизитора воспринимается в особом свете: сразу вспоминаешь Достоевского, фантастические страницы из «Братьев Карамазовых».
Да, атмосфера романа Достоевского также проникнута тьмой; это тоже сон, фантасмагория...
В этой опере Верди дает некий срез этой атмосферы. Поэтому я и отказался от изображения церковной иерархии – лишь намекнул на нее. Так же я поступил с солдатами и придворными. Вместо солдат у меня всего одна фигура – нечто вроде секретного агента, который всегда готов стрелять и убивать. Они приходят вместе с ним, поэтому мне не нужны солдаты... Образ абсолютно ясен, это некий карательный орган власти, prosecution of power, – сила, готовая стрелять без раздумий.
Вы хотите подчеркнуть антиреалистический или даже сюрреалистический характер оперы?
Он не полностью антиреалистичен, опера связана с реальностью. Отчасти это историческая опера, но в ней много вымысла. К тому же она основывается на драме Шиллера, то есть, получается вымысел в квадрате. Бытует мнение, что оперное либретто – своеобразное резюме пьесы. После «Дон Карлоса» я буду ставить «Макбета» в Ла Скала – снова с Валерием Гергиевым. Так вот, «Макбет» – это тоже резюме шекспировской драмы. В либретто сохранены основные вехи драмы, но некоторые моменты сознательно преувеличиваются.
Как вы относитесь к Верди, как воспринимаете его? Кроме «Макбета» и «Дон Карлоса» вы работали над «Фальстафом»...
Я еще не полностью открыл для себя Верди. Вы знаете, у меня вообще странные взаимоотношения с произведениями, написанными для драматического театра: я всегда много думаю о том, когда, где и кем они написаны.
Но оперу я считаю особым миром и каждый раз открываю для себя заново. Необычно, что моей первой постановкой Верди стал «Фальстаф» – последняя опера этого композитора. В ней так великолепно выражена связь музыки и драмы! Здесь, в «Дон Карлосе», эта связь тоже очень сильна. Но она не переходит рамки неких театральных условностей. И это интересно. Даже оперу, перегруженную условностями, всегда можно поставить. Но такие произведения требуют соблюдения определенных законов, тогда как в «Фальстафе» есть полная сценическая свобода, этот спектакль не вписывается ни в какие рамки: он смешон, трагичен, меланхоличен, ироничен, и говорится в нем о том, каково это – быть другим. Это опера о старости, написанная двумя стариками.
Но ведь никто не поверит, что Верди написал «Фальстафа», когда ему было за восемьдесят. «Дон Карлос» – тоже «молодая» опера, хотя к моменту ее постановки Верди было 64 года…
Такого он выбрал героя: юношу, молодого Дон Карлоса. И ему сложно найти свое место в мире, несмотря на то что он сын короля... Это очень трогательно, это очень сильный сюжет. Я полюбил эту оперу Верди. «Макбет» – это абсолютно другой мир и другие ощущения: в «Макбете» тьма сразу оказывается на первом плане. За этой тьмой исчезает вся история, вся историческая реальность – остается лишь убийство, кровь и четко выраженный политический мотив. Причем все это уходит в область иррационального, в область кошмарных сновидений...
Кто из героев оперы вам наиболее интересен – может быть Дон Карлос, или, например, Великий Инквизитор?
Дон Карлос в определенном смысле похож на Гамлета, но отличается от него, поскольку находится в плену любви. Гамлет не знает, как справиться с ужасным положением, в котором оказался, он находится в растерянности, но слишком умен, чтобы пойти на убийство с самого начала. Дон Карлос также противостоит отцу, но он в большей степени является жертвой обстоятельств. У него чувствительное сердце, он верит в любовь и умеет любить, он чувствует родственную душу в Елизавете. Они просто созданы друг для друга, но не могут быть вместе.
Он похож на романтического героя, рожденного в XIX веке, а не в XVI, куда его помещает авторский замысел. Он действует как современник Шиллера...
Да, но у Верди он скорее чувствительный, нежели романтический персонаж. Мне кажется, что он борется за свободу ради Родриго и потому что не может обрести любовь. То есть это всего лишь вынужденный выбор. Он не авантюрист. А вот Родриго – в определенном смысле авантюрист, но при этом он умный и расчетливый политик: он без раздумий становится другом Филиппа, потому что видит в этом средство для достижения цели. Все его героические баталии разво-рачиваются на дипломатической арене. У него политический талант в хорошем смысле этого слова.
Он желает добра Карлосу, Филиппу, своей стране... Что вы думаете о Филиппе? Его принято считать злодеем, но Верди сочиняет для него так много прекрасной музыки.
В IV действии есть удивительный момент, когда он остается один и предается размышлениям о своем возрасте. Приходит старость, уходит время, а у него в руках сосредоточена вся власть. Этот персонаж противоречив, он далек от одноплановости. В диалоге с Родриго во II действии он очень искренен. Он говорит, что власть должна действовать именно так, а Родриго с ним не соглашается. Король утверждает, что любит разговаривать с искренними людьми, но затем предупреждает Родриго, что нужно остерегаться Великого Инквизитора, причем это предостережение относится и к нему самому. В этом – политический реализм фигуры Филиппа. А в IV действии, в диалоге с Родриго, мы видим Филиппа изнутри, он как сфера, которую можно осмотреть со всех сторон. Ведь не бывает абсолютно добрых или абсолютно злых людей...
Вы говорили, что для вас Дон Карлос – современный персонаж. А как насчет оперы в целом: принадлежит ли она своему времени? Что найдет в ней современная публика? Какие вечные проблемы в ней затронуты?
Конечно же, в ней есть вечные проблемы: отношения с властью, отношения с отцом и отношения с историей. Иногда эти три стихии оказываются сильнее нас. Только в то время власть принадлежала королям и церкви, а не банкам и финансовым концернам.
Времена меняются, но проблемы остаются...
Да, сегодня нас порабощает экономическая власть, которая может создать кризис, разоряющий миллионы людей. И люди чувствуют это – ход истории, ее изменения. Но при этом зачастую они пренебрегают другими людьми.
Беседовала Надежда Кулыгина
|
